Когда мы подаем или…

Вид нищих, попрошаек, бомжей у многих из нас вызывает целую гамму (дискомфортных) эмоций, примириться с которыми не всегда бывает просто. Подавать или не подавать? А если да, то кому и как? Чтобы разобраться в этих ощущениях, мы ходили по московским улицам, вокзалам, переходам, побывали возле стен монастыря и разговаривали с теми, кто просил милостыню. Они охотно шли на контакт: этим людям было важно, что они кому-то интересны, что кто-то готов их выслушать. Мужчины легко соглашались фотографироваться; почти все женщины отказывались, некоторые – в очень резкой форме, и все до единого спрашивали, зачем нам знать их имена и где они жили раньше. Одна из женщин, которую мы встретили возле храма Христа Спасителя, сказала: «Не хочу, чтобы кто-то из моих бывших знакомых увидел меня на страницах журнала: они меня застыдят».

По-разному реагировали и проходившие мимо люди. Некоторые, увидев фотографа за работой, останавливались, слушали, а потом и сами начинали общаться, задавать вопросы, делиться информацией о том, где можно найти ночлег, благотворительный обед… Хотя, не будь нас, похоже, так не поступил бы почти никто: нам трудно самим сделать первый шаг. Мы живем по соседству с бедствующими людьми, словно не видя их, и отваживаемся заговорить только тогда, когда первым это сделает кто-то другой.

Он «работает» в центре города возле храма. У его ног стоят пакеты. Выходящие из церкви люди подают ему деньги, и он сразу прячет их в карман. Он ничего не говорит, не кивает в ответ, только робко улыбается. Сергей, сварщик по профессии, приехал из Костромской области в Москву несколько лет назад. Сначала работал в разных бригадах на подмосковных стройках, но однажды у него произошел конфликт с прорабом, его сильно избили и отобрали все деньги и документы. Очнулся он в больнице, откуда бежал. С тех пор ночует возле теплотрасс или в подвалах домов, иногда – на стройках.

Когда я лежал в больнице, один человек подсказал, в каком храме раздают бесплатные обеды. Я пошел туда, но сразу сказал, что я хочу работать, мне стыдно быть нахлебником. Мне часто предлагают одежду или еду, и я никогда не отказываюсь, даже если мне это в данный момент не нужно: мне кажется, что я раздражаю людей, и я боюсь, не хочу этого делать. Никто не знает, что я – сердечник, многие говорят: что ты тут побираешься, на тебе пахать можно! Я обычно ничего не отвечаю, не хочу напрягать людей, беспокоить… Иногда детишки подходят, заговаривают, они не боятся меня, и это так радостно. Мне не деньги и не вещи важны, а то, как люди смотрят на меня. Когда улыбаются, здороваются, значит, они не считают меня совсем конченым человеком, и мне становится легче жить».

Мимо Сергея проходят два молодых человека. Один из них протягивает ему десять рублей и полпачки сигарет, второй отворачивается. «Я испытываю к нему жалость, – говорит Владимир. – Я понимаю, в каком положении он оказался, возможно, по независящим от него причинам… Я вообще всегда стараюсь подавать, если есть лишние деньги, даю тем, к кому чувствую доверие. Я думаю: мало ли, вдруг я тоже когда-нибудь окажусь в подобном положении? У меня есть друзья, которые говорят: не выношу бомжей, нищих, они сами довели себя до такого состояния, сами виноваты – пусть сами и выпутываются».

«Я как раз считаю, – говорит стоящий рядом друг Владимира, – что каждый человек, если он не инвалид, способен найти себе работу. Володя дает ему деньги и тем самым поощряет попрошайничество! Вообще вопрос трудоустройства таких людей должен решаться не мной и не за мой счет».

Саша сидит в переходе между двумя станциями метро. Он не хочет рассказывать, откуда приехал, но признается, что уже давно живет на Ярославском вокзале. Родителей у него нет, близких родственников тоже. Разговаривая, Саша часто озирается по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь увидит, как мы с ним беседуем.

«Мне приходится отдавать часть денег за то, что я могу здесь сидеть. Рука у меня покалечена. За лечение надо платить. Соберу – и поеду домой. Меня часто спрашивают, что с рукой, почему я обритый… я стесняюсь отвечать, люди могут быть шокированы тем, что услышат. Улыбаюсь. Вообще, когда улыбаешься, люди подают охотнее. Хотя несколько раз и довелось услышать грубость. Я боюсь агрессивных людей, мне трудно защититься…»

Она долго смотрит на Сашу, затем опускает в коробку несколько монет: «Я подаю достаточно часто: если меня что-то трогает в человеке, я не сомневаюсь. Руководствуюсь своей интуицией: мне надо понять, что человек просит именно для себя и не на выпивку. Я часто вижу здесь этого мальчика, и у меня нет сомнений в том, что он действительно нуждается. Смотрю на нее и вспоминаю своего брата, чем-то они похожи…»

На бегу он бросает в Сашину коробку деньги: «Я чувствую себя неловко, если вижу нищего человека. Но я не задумывался над тем, почему именно. Считается, что некрасиво отворачиваться от бедности. Мне кажется, надо просто подавать, если можешь».

Полгода назад он приехал в Москву с Ямала. Петр сидит позади автобусной остановки, перед ним шапка, в которой стоит икона. Две пожилые женщины останавливаются, здороваются с ним, кладут монетки в шапку, он с достоинством кивает. Ему подают много и охотно.

«Я геолог, семьи своей и не помню даже, скитался все по чумам и по экспедициям. Ну а теперь – возраст. Живу я в основном по лесопаркам, а деньги трачу на бумагу, конверты, ручки… Вот патриарху написал письмо, президенту напишу еще. Должна же быть на свете какая-то справедливость, сильные, добрые люди, которые не дадут пропасть старому человеку! Я на людей очень надеюсь, верю, что меня поймут… Вообще мне часто подают, не брезгуют. Особенно молодые девушки и пожилые пары. Вот недавно подошли и шапку подарили хорошую. А кто не подает, я их не сужу, мало ли у кого какие обстоятельства».

Она проходит мимо Петра, не глядя в его сторону.

«Я никогда не подаю милостыню. Мне один сведущий человек очень доходчиво объяснил, что все эти люди – целая мафиозная структура. Я иногда покупаю у старушек какие-нибудь букетики, вязаные носки или укроп-петрушку, но только потому, что они приложили какие-то усилия – вязали, выращивали… Я считаю, что работающий человек достоин вознаграждения, в отличие от тех, кто просто давит на мою жалость. Иногда я подаю монахам, но не просто так, а прошу помолиться за усопших – это ведь тоже работа, за которую я и плачу».

Он подходит к Петру, дружелюбно здоровается и опускает в шапку пятьдесят рублей. «Я всегда подаю по очень простой причине. Когда я был маленьким, бабушка водила меня в церковь и всегда подавала нищим, наставляла: «Это Божьи люди, если есть денежка, лучше ее отдай, у тебя еще будет».

Я человек верующий, и любовь к ближнему для меня не пустые слова. Еще я считаю, что детям обязательно нужно объяснять, что такое сострадание, рассказывать, как тяжело живется человеку бездомному. Вот и своего сына я воспитывал так, чтобы он подавал не задумываясь, если есть такая возможность».

Они живут на Курском вокзале. У Веры в руках кружка с мелочью и картонка с каким-то текстом, которую она сразу же прячет, увидев фотокамеру. Анатолий соглашается поговорить и сфотографироваться, но сперва спрашивает, сколько мы за это заплатим.

«Я бомж со стажем: скоро будет десять лет моей свободной жизни. Из Кемеровской области приехал в Москву, хотел столицу посмотреть. По профессии я электрик, да разве на эту зарплату мир увидишь? А я всю Европу без документов объездил! Не верите? Вот вы в Риме были? Хотите расскажу, как выглядят Колизей или замок Святого Ангела? Я по натуре артист, хотя и живу подаянием. У меня своя техника, я людей хорошо изучил, к любому подход могу найти. Никогда не подойду к беременной женщине, чтобы не напугать ее. Не заговариваю с молодыми парами, чтобы не нарваться на насмешки. Женщины чаще всего откликаются, если просишь «на хлеб», мужчины – если просишь «на сигареты» или «на опохмел», каждый из них может проявить сочувствие. Главное – достойно держать себя. Пусть я бомж, но я не пью, я стараюсь нормально выглядеть, не отталкивающе. Я сам выбрал эту жизнь, я свободен, никому не мешаю, и пусть никто не мешает мне».

Заметив нас, он подходит, слушает разговор, затем вступает в него, чтобы высказать свое мнение: «Я предпочитаю оказывать адресную помощь, а на улице редко подаю. Вообще давать деньги тем, кто просит милостыню, не в моих правилах: если просят «на хлеб» – идем вместе в булочную, покупаем хлеб; просят «на метро» – идем в метро, провожу по своему билету. Когда я предлагаю такой вариант, нередко человек сразу же разворачивается и уходит. Ну что ж, это меня не расстраивает. Если уж я готов вложиться в кого-то, то не столько деньгами, сколько своим собственным, как и у всех, драгоценным временем: расспросить человека о его жизни, дойти с ним до булочной, подсказать, где можно бесплатно поесть, где дают одежду и т. д. Однажды вместе с одним мужчиной мы пошли в магазин, и я купил ему… баян – он собирал деньги на инструмент, чтобы зарабатывать на жизнь. И я абсолютно уверен, что он не продал его тут же за полцены – с такой любовью он его выбирал».

Обычно она стоит на коленях возле одного из подземных переходов в центре Москвы, на Новом Арбате. Одной рукой Александра опирается на палку, бьет поклоны и крестится, когда ей подают. На ней темный платок, очки на резинке надеты «вверх ногами». Она говорит, что живет в Подмосковье, что пенсию у нее отбирает дочь: «Я даже не знаю, сколько денег мне положено за 40 лет трудового стажа. А про дочку что говорить… не буду, не хочется рассказывать. Подают мне чаще всего женщины или мужчины в форме, солдатики. Тяжело просить… Вы, ребятки, лучше отойдите, не мешайте». За полчаса ей не дали почти ничего: девочка-подросток опустила в коробку яблоко, а ее бабушка – мелочь. Александра кланяется и желает девочке «хорошего жениха», а бабушке – «крепкого сибирского здоровья».

Она паркует машину возле того места, где стоит Александра. «Я подаю очень редко. Нищие напоминают мне о том, что в мире есть что-то некрасивое, а я не хочу об этом думать. Больше всего меня выводят из себя те, кто просит на перекрестках. Я регулярно езжу по одному и тому же маршруту, несколько раз на дню. И все время – одни и те же персонажи. Стучат в стекло, если не реагируешь, могут обругать. Иногда подаю музыкантам, но это не милостыня – я плачу за удовольствие».

«А вот я, наоборот, никогда не подаю музыкантам: мне кажется, что все они себе на пиво собирают. Попрошайкам с детьми никогда не даю денег. Только если ребенок «зацепил» тем, что внешне похож на моего сына. Тогда я спрашиваю у этой женщины, возьмет ли она сок или печенье для детки, если я их прямо сейчас куплю. Спрашиваю и у ребенка, чего он хочет, покупаю что-нибудь в ближайшей палатке и отдаю ему в руки. При этом палочку для сока всегда распаковываю, втыкаю в пакетик и жду, пока он пьет. Я хочу быть уверенной, что у него не отберут то, что я ему дала: если ему не достанется этот сок, мне будет очень неприятно и обидно».

Помочь себе, помогая другим