Птичку жалко

Конечно, писать некролог в связи с утратой комка перьев – в этом есть что-то циничное, наверное. Но я все-таки напишу.

Почти 14 лет назад мои прекрасные подруги дали мне «на передержку» пару годовалых канареек, Риту и Марка, а потом как-то так вышло, что они и насовсем остались. Сама-то я в здравом уме и твердой памяти никогда бы не завела канареек: с детства остался какой-то гвоздь на тему «признак мещанства», который исключительно соседствовал в памяти с фикусом в кадке, обернутой красной гофрированной бумагой.

Дома тогда не было никаких зверей, зато была старшая дочь Ксюша, которая очень хотела птичек. Эта парочка прекрасно себя ощущала, трепыхалась и даже иногда певала, сидя в красивой деревянной клетке. Засорили, между прочим, своим просом мне все пианино, пришлось вызывать спецдяденьку, который смотрел на меня как на убийцу – кто же на инструмент птиц ставит?! – и был прав по-своему. Со временем канарейки стали усердно нести яйца. Рита сидела на них, а Марк (мы его, впрочем, переименовали в Арика, потому что у ближайших друзей как раз народился младенец Марк, ну чтоб, значит, не путать) пел и почему-то зверски долбил супругу по башке. Вот так, да – она сидит, а он на краю гнезда ухватится своими когтями за войлок – и остервенело фигачит клювом по женину черепу. Рита облысела и осунулась, глаза запали, вид был затравленный. Решила их рассадить, для чего пришлось взять напрокат еще одну клетку. Вскоре стало ясно, что надо бы кого-то из них отдать: при виде Риты, пусть и в другой клетке, Арик орал и бился о прутья, а держать кого-то из них в другой комнате или на кухне было невозможно, ибо нежные твари падали в обморок от табачного дыма (а я тогда курила что-то с ментолом). Тут-то у нас случился гендерный спор с Ксюшей. «Кого, – говорю, – будем отдавать?» «Да дуру эту лысую», – ни секунды не колебалась дочь. «Че это ты так ее?!» – «А что, она яйца не высидела даже!» – «Да как тут высидишь, когда тебя вот так по башке ежеминутно?!» И т.д. Короче, Риту отдали в добрые руки. А Арик остался у нас.

Арик был довольно бессмысленным существом. От него мне лично было ни горячо, ни холодно. По молодости, особенно утратив Риту, он вполне себе пел. В его пении можно было различить три коротких колена и два длинных. Все это перемежалось кхеканьем, чирканьем, подсвистыванием, подкаркиванием и еще десятком разнообразных звуков. Пел на рассвете и на закате, на закате особенно надрывно. По весне приходилось его с вечера накрывать тряпкой, иначе утром хотелось свернуть этому клокочущему горластому пухлику шею. Зимой он замолкал, издавал хриплое цвирканье, если на него прямо направить лампу. Из всех овощей предпочитал салат, и этот продукт всегда был в доме. С возрастом перестал есть яблоки, морковку, капусту и все прочее, чем любил угощаться в юности. Очень смешно купался, отфыркивался и полоскал горло, прям как профессиональный певец.

Ему явно снились сны, потому что вдруг среди ночи он мог куда-то рвануться, побиться об клетку, раскинуть крылья и упасть на спину в купалку. Глаза были при этом бешеные. Как пьяный вставал, шатаясь, запрыгивал на жердочку и снова падал. Тогда я брала его и засовывала в вату, а вату клала в шапку, а шапку на грелку. Он засыпал в вате, а потом я ее осторожно выкладывала на пол.

Сколько раз мы забывали закрыть дверцу в его золотом дворце! (Друг отдал после сбежавшей черепахи какую-то гигантскую для одинокого кенара золотую клетищу.) Ни разу в жизни он не пробовал бежать. Раз летом мы взяли его на дачу, поставили на солнышке. Он совершенно балдел от немосковского воздуха и негородских звуков – упорно молчал, но было видно, как ему хорошо. К клетке слетались синички и трясогузки, клевали раскиданное им канареечное семя и просо, о чем-то они там беседовали…

Годы шли, мы перевозили Арика с квартиры на квартиру, родились Мирка с Юркой. Птиц хирел, лысел, превратился из гладкобокой ладной пичужки в лохматый шарик драных перьев. Аппетит убывал, в основном старичок спал. Пару раз в году он пытался по весне запеть, но умолкал бессильно. Каждый раз, когда к нам приходили гости, и особенно его первые хозяева, то искренне и даже с уважением изумлялись его долголетию (в книжке написано – максимум 10 лет).

Ветеринары сказали только одно: «Возраст» – и на вопрос о витаминах махнули рукой. После нашего приезда в сентябре все заметили, что наш мафусаильчик совсем сдал. Он больше не мог взлететь на жердочку и ковырялся в опилках и зернышках, сидя на полу клетки. Зелень не трогал, вкусные птичьи крекеры не грыз, как бывало. Спокойно вел себя, когда мы брали его в руки; раньше шарахался и щипался. Было видно, как ему плохо и холодно. «Кончается, сердешный», – сказал зашедший недавно наш друг, который знал его с первого дня водворения на пианино.

Ночью я взяла его из клетки, положила на вату, а вату на грелку, и все это в большой вязаной шапке. Пыталась капать из пипетки опять теплое молоко с медом, но он уж и глотать не мог. Я сидела и понимала, что вот-вот – и уже всё. Айк лежал все время рядом с моей кроватью, хотя обычно всю ночь шляется по квартире от двери к двери. Часам к пяти еле ощутимая вибрация шапки прервалась. Я посидела немножко, развернула, завернула – и пошла искать на балконе детскую лопатку. Мы с псом пошли на собачью площадку и схоронили в самом дальнем углу — я хотела успеть до того, как дети встанут. Второй ходкой выносила клетку, ее почти из рук забрал дворник Бахром, сказал: выпадают всегда воробышки или голубята – они их выхаживают. Не знаю, может, соврал. Так ли важно?

Дети проснулись и первым делом увидели, что клетки нет. Все поняли, захлюпали носами. Юра уехал в школу и несколько раз мне звонил, говорил, что ему грустно и чтобы я его пораньше забрала. Мира болеет, прорыдала все утро, потом села с распухшим носом рисовать Арика. И нарисовала, и вылепила. Перед сном они опять поплакали и просили показать, где. Покажу потом. Мира спросила, можно ли мы «на память об Арике» еще заведем канарейку. Решили, что пока безусловно подождем. «Чтобы он там не обиделся, что мы так сразу», – объяснила Мира Юре.

Почему вот я сейчас сижу и все это пишу, вместо того чтобы править чужие тексты, сочинять свои или писать диалоги в сценарий? Потому что я помню времена, когда не было ничего константнее (и потому спасительнее), чем войти в темную квартиру, где никто тебя не ждет, и крикнуть: «Арик, привет, ну как ты там?», зная, что в клетке на подоконнике и зимой, и летом сидит это маленькое чучелко. Это очень-очень важно – войти в темную квартиру и чтобы было кому крикнуть.