Бабушки разного времени

Так исторически сложилось, что у моих младших детей в жизни практически отсутствуют бабушки — моей мамы давно нет на свете, а мама их отца живет в другом городе и видит внуков пару раз в году. Надо сказать, что и дети многих моих друзей тоже скорей знают, что такое «няня», нежели что такое «бабушка», и это довольно частая история в современных урбанистических семьях. «Институт бабушки», как мы, рожденные в 70-х, его понимали и помним, радикально преобразился.

Не так давно в гостях у одной милейшей пары я услышала, как супруга приятеля смешно жалуется на свекровь — представляешь, такая зараза, не пускает внучек на дачу летом — говорит, с ними хлопотно, еще напортят, гряды потопчут, цветы… А как починить ей чего — так сразу дергает своих сыновей, караул, на помощь, крыша течет, колонка сломалась, крыльцо покосилось! А сколько лет девочкам-то, спрашиваю, — 8, 10 и 12! И что — так с детства их и не пускает?! Нет, сперва говорила — малы еще, не услежу, потом вдруг резко стали слишком большие — опять боится чего-то.

Я представила себе снулую ветхую старушку — Божий одуванчик, покачала головой, как вдруг раздался звонок — как раз явилась вышеупомянутая бабушка, заехала забрать ключи от гаража. В дверях стояла практически Мэрил Стрип — высокая, стройная, холеная дама в кожаных штанах и с дорогой сумкой, она что-то щебетала сыну о пробках и звенела ключами от машины, на которых болтался фирменный брелок.

«Ба-буш-ка…» — сказала я про себя охреневшим голосом Красной Шапочки из мультфильма Гарри Бардина. Сразу было понятно, что внучки такой бабушки-вамп с рождения и навсегда должны были забыть про связанные с любовью платьица для кукол, рассматривание семейных фотоальбомов и походы в зоопарк по воскресеньям. Вторая мысль, которая меня посетила при виде этой дамы, — нет, пожалуй, уж лучше няня… (Первая, конечно, была на тему «Чтоб мы все так выглядели в 65!!!»)

Да, современные бабушки не рвутся сидеть с внуками. Они заявляют это своим детям, ставя их перед фактом — «нет-нет, на меня не рассчитывайте, я с вами намучалась, пока поднимала, теперь хочу заняться собой. К тому же я не на пенсии, я еще работаю, а кроме того, у меня совершенно нет времени — йога, бассейн, кружок керамики, английский, учусь водить, пою в хоре (вариаций множество) — мы, между прочим, с хором собираемся на гастроли в Чехию! Торчать на съемной даче все лето с ними — увольте, наймите няньку, кто же виноват, что у вас отпуск всего двухнедельный!»

И родители, жители крупных городов, еще не заработавшие на свою дачу и квартиру, нанимают няню, часто тратя на ее услуги чуть не больше половины своей зарплаты, — а что делать? Другое время, другие возможности, другие взгляды и система координат. У меня не поднимется рука бросить камень в желающих наконец-то заняться собой женщин пред-, во время- и послепенсионного возраста, хотя, как любая крайность, категорическое нежелание включаться в жизнь своих внуков меня огорчает и настораживает…

Свою бабушку, мамину маму, я помню очень смутно, хотя прожила с ней в одной комнате без малого 9 лет. Бабушка была кротким тихим человеком, память не сохранила ни абриса ее рук, ни запаха, ни выражения глаз, только глуховатый голос, мягкий, увещевающий — пойдем, деточка, спать… Главное, что я теперь понимаю, — я не чувствовала себя почему-то в безопасности рядом с ней, впрочем, саму бабушку не боялась. А маму побаивалась, хотя вот уж с кем ничто не было страшным — ни фальшиво сюсюкащий зубной врач со злыми глазами, ни сумасшедший Сашка-с-веревочкой в подъезде, ни больной драный голубь, внезапно невесть откуда свалившийся комом на помпон зимней шапки.

Помню, как бабушка покрывала мои мелкие домашние хулиганства типа зарытой вареной цветной капусты в горшке с алоэ или нарисованных гуашью страшных рож на внутренней двери шкафа, — у мамы была тяжелая рука и санкции последовали бы немедленно, но бабушка как-то беззвучно и стремительно ухитрялась ликвидировать безобразие или, если времени было слишком мало, мужественно брала вину на себя — вот, мол, случайно тут вот порезала покрывало, сослепу… а что сердечко вырезано — так это я, наверное, задумалась о чем-то…

Как-то раз я играла в «бедную сиротку» – судя по последующим в жизни беседам с выросшими ровесниками, те, кто был в семье единственным ребенком, довольно часто играли в подобные игры, — сидя под столом, «вязала на продажу полотно» карандашами при свете горящей свечки. От свечки занялась занавеска, и тут я пала жертвой детской литературы — вспомнив Чуковского, у которого «бабочка прилетала, крылышками помахала, стало море потухать и потухло», стала изо всех сил махать на пламя, которое, понятно, совсем не как в сказке полезло лизать уже и стол, и подоконник.

Я побежала к папе с криками «Бейте меня, я подожгла дом!», они с бабушкой рванулись в комнату, папа сорвал горящую занавеску вместе с карнизом и потащил это все в ванную, а бабушка заливала водой из аквариума горящее дерево, причитая над погибающими рыбками. К маминому приходу карниз был на месте, висели новые занавески – «Я тут подумала, Ириш, надо давно было уже занавески поменять…» – а обугленный угол стола был прикрыт куском старой клеенки – «А то деточка красками красит — грязно, с клеенки же легче смывать…».

Теперь, когда мне уже 40, понимаю, что бабушка по-настоящему любила меня, тогда я никак не могла этого ни сформулировать, ни оценить… Папа с мамой говорили потом, что не будь меня — она бы тихо ушла гораздо раньше, потому как ее жизнь была полна бед и горестей – арест, сталинский лагерь, смерть ребенка, новый арест, замужество за тяжелым человеком, много выпивавшим, терзавшим ее сердце бесконечными романами с молодыми…

Бабушки не стало в 82-м, ей было всего 58 лет — врачи проморгали инфаркт, упорно называя ее жалобы на боль «межреберной невралгией». На отпевании я не плакала, только испугалась, когда от свечки вдруг загорелся мамин рукав. Крестная после отпевания увезла меня к себе, чтобы я не толклась среди толпы нетрезвых взрослых у нас дома — огромное количество народу хотело помянуть бабушку, которую любили, уважали и оплакивали добрыми словами — с тех пор и по сю пору, хотя тех, кто помнит ее, осталось очень мало на земле.

Когда дня через три меня вернули домой, в нашу с ней комнату, там все было не узнать — вынесли бабушкин диван, на котором я играла «в корабль» из-за его высокой спинки (мачты) и круглых валиков по бокам (это были волны), исчезли ее неизменные тапочки без задников, пластмассовый очешник с красивыми лилово-коричневыми разводами, стакан, где она хранила вставные зубы, не было на столике стопки газет, которые она читала, сдвинув очки на кончик носа…

Вечером мама пришла посидеть со мной и почитать книжку на ночь, спросила — на чем вы с бабушкой остановились — и заплакала. И тогда я тоже смогла наконец заплакать, хотя для меня эти слезы были скорей связаны с тем, что моя сильная, резкая мама, до обморока обожавшая всю свою семью, стала вдруг такой беспомощной, таким излучателем горя, она искала у меня поддержки, которую я не могла ей дать, потому что сама нуждалась в ней.

В школу я ходила теперь одна, одна возвращалась, была классической девочкой-ключницей — с ключом на шнурке вокруг шеи. Со смешанным чувством горечи и злости наблюдала стайки бабушек, которые пришли встречать своих внуков, особенно мучительно раздражала меня пухленькая уютная бабуся моего одноклассника — она смешно, как-то прыгающе, семенила возле него, одной рукой забирая портфель, другой завязывая «сыночке» под подбородком ушанку, третьей доставая из кошелки какой-то пирожок, и все это под заезженную одну и ту же пластинку «Игоречек-сыночка-дай-я-тебе-щас…)

Игоречек воротил рожу от пирожка, убегал пинать с мальчишками какую-то грязную льдышку, запыхавшаяся бабуся бежала за ним, прижимая к боку желтый портфель слабой рукой в свалявшейся серой варежке.

Я шла за ними и мечтала, как она подскользнется и грохнется, и портфель будет валяться далеко, а Игоречек стоять и выть, а что буду делать я, подумать не получалось, потому что становилось стыдно до слез и икоты, я обгоняла эту парочку и шла скорей домой. Единственное, что я позволила себе потом, — пробраться в раздевалку и с мясом оторвать завязки от игоречковой ушанки — полегчало на время, но нету лекарства от муки зависти перед чужим благополучием, перед чужой полноценностью семейной системы — та бабушка была жива, хлопотала, любила, доставала из сумки ежедневно отвергаемый пирожок…

В Интернете есть расхожая шутка — «нас ждет поколение курящих бабушек, не умеющих печь пирожки, с пирсингом и татуировками на заднице». Минус пирсинг и татуировки — это я, та будущая бабушка, с сигаретой в зубах, не умеющая печь пирожки, — но если говорить о поколениях, то, между прочим, ни моя бабушка, ни мама не умели печь и обе курили.

Простите, внуки, зато я умею водить машину, сочинять сказки, лепить пельмени и обожаю ходить в зоопарк — ничего, сойду за бабку?.. К тому же моя старшая дочь печь умеет прекрасно, осталось убедить ее бросить курить — так что некую программу по «правильным» перспективным бабушкам я, считай, выполнила.

…Кстати, та бабушка-вамп недавно вышла замуж. В четверый раз. Умеют же некоторые устраивать свою жизнь — поучиться впору.