«C трех лет я знала, чего хочу, остальное было неважно»

«В то лето, когда я впервые увидела лошадь, мне только что исполнилось три. Жили мы в поселке городского типа. Большие дома и никакой живности, кроме кур и гусей. Со мной сидела нянька: папа – военный, мама – инженер, оба на работе. Нянька была чудная, любила меня, как тигрица – будь ее воля, она бы и родителей ко мне не подпускала…

И вот приходит цыган с лошадью. В моих глазах, глазах ребенка, лошадь – что-то огромное, потрясающее. Как сейчас помню: кисточки были кожаные на сбруе… И этот цыган за 10 копеек сажает любого желающего и везет по поселку. Но нянька разве отпустит чужое дите с цыганом? А вдруг увезет?! Да никогда!

Самое яркое впечатление детства: я вишу на заборе и ору благим матом. Всех моих друзей катают, а меня нет! Если бы дали мне тогда проехать, я, может, и не сошла бы с ума по лошадям.

Я и рисовала только лошадей, разве что иногда – принцесс на лошадях.

Семь лет я ждала: в спортобщество «Зенит» брали с десяти. Но когда я туда пришла, мне отказали: слишком мелкая, да еще и хромая. Я в самом деле заметно хромала: в 8 лет упала с лестницы, порвала связки. Разочарование страшное! Но я не сдалась.

Ровно в 12 лет, взяв в ЖЭКе справку о возрасте, я пришла на московский ипподром. Там давали лошадей напрокат, но доставались они не всем: желающих всегда было больше. Поэтому надо было приехать рано утром и встать у кассы: если кто-то из записавшихся не приходил, можно было ухватить себе лошадку. Так что из дома я выходила в пять утра, зимой затемно. Были другие такие же девочки, как я, мы сбивались в стайку у метро, потому что на подходе к ипподрому на нас выскакивал эксгибиционист, а вместе было спокойней.

Впервые в жизни я села на рыжего мерина, звали его Уникум. Мне помогли, подсадили… Фантастически высоко, страшно – и в то же время как на птице летишь. Хотя он шагом идет, но когда под тобой что-то живое, это как крылья…

Поначалу одно стремя я подтягивала полностью, чтоб не болталось. Но на одной ноге неудобно, так что постепенно я начала опираться и на вторую. К 16 годам я уже не хромала: лошади меня вылечили.

Прокатная конюшня примыкала к спортивной, и было видно, что там происходит: летом выставлены наружу ванны, в которых каши мешают, или вынесены шланги для мытья лошадей. Все это мне было интересно, и лет в четырнадцать я туда как-то сама собой перетекла. В прокатной ездила на лошадях, в спортивной работала: там были постоянно нужны руки, штатных сотрудников не хватало. Добровольные помощники назывались любителями.

Прокатные лошади тебя не любят, им люди надоели: ходят и ходят, постоять спокойно не дают. А спортивные, наоборот, благодарны: «хоть бы поговорил кто», им скучно.

Но бывали и злые. Вороной орловский жеребец Мавр, когда я к нему сунулась, вышиб меня двумя передними ногами из своего денника, я перелетела через коридор и ударилась о дверь напротив. Я тут же кинулась обратно к Мавру и укусила его за нос. После этого он стал ко мне по-другому относиться. Когда его запрягал штатный конюх, жеребцу на голову набрасывали телогрейку, иначе он не давался, или звали меня.

Ко мне там долго присматривались. На дорожку выпустили впервые, когда мне было шестнадцать, причем выпустили на моем любимом жеребце. Его звали Грегор, с белой проточиной на носу, с тремя белыми ногами, а четвертой рыжей. Я ему постоянно приносила что-нибудь вкусненькое: морковку, сахар. Грегор был горячий, заводной. Его штатный наездник, здоровенный мужик дядя Толя, справлялся с ним с трудом. Но иногда бывает: девочка с тонкими ручками может сделать то, что у сильного мужчины не получается, потому что лошадь чувствует, как к ней относятся.

Обычно любители вроде меня собирают лошадей, запрягают и выводят в коридор, а потом приходит наездник, садится и уезжает. И вот я собрала Грегора, думала, сейчас придет наездник, а бригадир вдруг говорит: «Давай-ка ты попробуй!» Это было зимой: яркий, солнечный, морозный день и мой Грегор – ярко-рыжий, дивной красоты…

Не могу сказать, что я шла к мечте. Мечта – это другое, это когда борешься, добиваешься, а я просто ничего другого не хотела.

Я читала только про зверей и добралась до серьезных книг по биологии. Хотела было пойти учиться на зоотехника, но туда надо было сдавать химию, а с химией у меня сложно. Поэтому я закончила РГГУ. Учились мы с двух, так что с утра я успевала собрать свою лошадь, выехать, отработать еще парочку других лошадей и потом бежать в институт. И это было счастье!

Диссертацию я защищала по теме «Охрана государственных границ Российской империи в конце XIX – начале XX века». Когда писала, узнала ужасный для меня эпизод: КВЖД охраняли казаки, и во время обороны Порт-Артура они держались на сопках, отбивали атаки одну за одной и съели всех своих лошадей.

В двухтысячных у меня появился собственный жеребец. Гелар принадлежал конному заводу, который в перестройку перестал за него платить. А за лошадь надо платить, чтобы ее держали на ипподроме. Он оказался ничей, и конюшня на нем выполняла план выступлений. Частные хозяева лошадей своих берегли, не записывали на выступление чаще двух раз в месяц. А Гелар был весь разбитый, ноги вдребезги, нервная система сорвана.

Я над ним плакала, пыталась подкормить, купить бинты. Мужу надоело, что я все время плачу, и он выкупил его по цене мяса, он больше и не стоил. И Гелар оправился, ожил, мы с ним потом еще повыступали! Теперь он уже старый, но остается со мной, на конюшне с меня как с работника немного берут за его содержание.

Я всю жизнь с лошадьми, не представляю себя без них. С ними нужно быть спокойным, настойчивым и очень много отдавать любви: сколько есть, столько и отдавай. Поэтому большинство женщин, кто работает с лошадьми, остаются незамужними и бездетными: лошади забирают все. А я часть любви отдала мужу и сыну. У нас в семье взаимопонимание.

Общение с лошадьми меня многому научило: нельзя голос повысить, руку на них поднять, можно только лаской. Но всегда показываешь, что можно, а что нельзя, твердо и терпеливо повторяя. Каждая лошадь для меня личность, к которой нужно найти подход. Да и люди ведь тоже животные, только с мировоззрением. В нас всех есть инстинкт: мы чувствуем, когда другому грустно, когда его приласкать, а когда пробежаться вместе».