Что скрывает их вид

Kак и во все времена, сегодняшние молодые очень внимательны к своему внешнему облику. Выбирая свой стиль, дресс-код и манеры, они хотят выделиться и быть особенными, тщательно соблюдая при этом неписаные законы своего круга. Панки, эмо, толкиенисты, байкеры, хип-хоперы… Демонстрируя свой экзотичный облик, они символически отделяют себя от тревожного мира взрослых, в котором им предстоит жить. И одновременно выражают надежду на новое общение – более яркое, провокативное, динамичное, нежели «устаревшие» отношения поколения их родителей. «Они бросают вызов обыденному сознанию, которое пользуется четкими оппозициями: дети – взрослые, чистое – грязное, приличное – неприличное, – считает культуролог, автор бестселлера «Денди: мода, литература, стиль жизни» (НЛО, 2006) Ольга Вайнштейн. – Но поскольку у нас нет ключа к их странной, дерзкой внешности, она вызывает беспокойство, раздражает».

Хиппи, готы, фрики всем своим видом демонстративно игнорируют нормы и правила истеблишмента. Подобно древнегреческим актерам, они скрываются за масками, которые помогают им пережить очередной этап взросления, а с помощью юмора освобождаются от напряжения беспокоящих их порывов.

«Андрогинный, бесполый характер их одежды дает юношам и девушкам возможность избегать пугающих вопросов, связанных с выбором сексуальной идентичности, – уточняет психотерапевт Патрис Юэр (Patrice Huerre). – Широкие брюки и обтягивающие джинсы – это две стороны одной и той же медали: я скрываю или демонстрирую свое тело, ибо его трансформации меня пугают. Выбирая «странный» (с точки зрения взрослых) стиль одежды, вчерашние подростки дают себе возможность продлить успокаивающий период игровой и нарциссической бисексуальности».

«Но одежда человека субкультуры – это и костюм, который меняется гораздо медленнее, чем мода, – продолжает Ольга Вайнштейн, – если молодой человек обозначает свою принадлежность к группе, он транслирует в своем облике не только актуальную на данный момент идеологию этого сообще-ства, но и его историю. К примеру, красный, зеленый и желтый – главные цвета субкультуры растафарианцев, которая возникла на Ямайке в 30-е годы прошлого века. Современные растаманы, выбирая это же сочетание цветов, демон-стрируют свою принадлежность к сильной субкультуре, которая сохраняет свои традиции десятилетиями. Они противопоставляют себя культуре «белого Вавилона», ориентированной на материальные ценности, и сознательно сохраняют связь с природой, стремясь обрести гармонию и покой».

Внешний вид молодых людей помогает нам лучше понять их самих и общество, в котором мы живем.Для формирования личности каждому необходимо какое-то время оставаться непрозрачным для своих родителей. У взрослых же возникают подчас полярно противоположные реакции на внешний вид подростков, а желание разобраться, что они хотят сказать этим вызывающим видом, скрывает чувство беспомощности и вины за то, что их ребенок не такой, как все. Но нам стоит умерить свое любопытство по отношению к молодым, научиться быть наблюдательнее и сдержаннее.

Андрей Россохин, психоаналитик:

«Позитивный настрой, «всегда хорошее настроение» часто только фасад, на страже которого большие наушники, отгораживающие и защищающие от «непозитивного» мира и от своих не всегда позитивных чувств. Означают ли дреды отказ от материнских волос, от своей связи с матерью, с ее женственностью-жертвенностью? Дреды, напоминающие вьющихся змей, – прекрасная защита от сексуально-любовных отношений. Чтобы не стать жертвой мужчин, нужно (не подпуская их к себе близко) сделать их друзьями. Горгона Медуза – символ соблазняющей, недоступной и фаллической женщины. Она притягивает мужчин, но ее волосы-змеи отталкивают или уничтожают тех, кто претендует на близость с ней. Дреды – это и протест против женского и материнского, и при этом сохранение самой ранней связи с матерью. Они словно мягкая плюшевая игрушка (переходный от матери объект раннего детства), которая всегда с тобой и которую, в отличие от матери, не забирает на ночь отец».

Ольга Вайнштейн, культуролог:

«Катина внешность говорит о принадлежности к растафарианцам: это не только традиционная цветовая гамма одежды, но и протестная прическа – дреды. По легенде, сторонники эфиопского императора Рас Тафари дали обет не мыть волосы, пока император не вернется из изгнания – а оно продолжалось шесть лет. Естественно, дреды воспринимаются как вызов общественным конвенциям, потому что кажутся грязными. Да и само название «дреды» означает «внушающие ужас». По сути, это прическа, сочетающая в себе элементы порядка и анархии одновременно».

Андрей Россохин, психоаналитик:

«Mатрешка – это не только символ ребенка в утробе матери и их неразрывной симбиотической, удаляющей из отношений отца связи друг с другом. Это также символ самой ранней инфантильной фантазии о собственном всемогуществе, о себе как о центре Вселенной. Герб России – также атрибут всемогущей власти, но уже отцовской. Зависть к могуществу матери и власти отца приводит к идентификации или со всемогущим отцом, или со спрятанной от него в сумку всемогущей матерью, что позволяет сохранять фантазию о собственной исключительности и избегать взросления, связанного с принятием множества ограничений».

Ольга Вайнштейн, культуролог:

«Современный хипстер – как правило, потребитель дорогих вещей, пристально следящий за модой. Егор выглядит неагрессивно и конформистски, в его облике ослаблен элемент провокации. Он – жертва нередкого эффекта моды: вместо того чтобы быть оригинальным, человек сливается с толпой. Шок превратился в шик… Подчеркнуто андрогинный облик входит в общую субкультурную политику расшатывания базовых оппозиций: женское – мужское, дешевое – дорогое, чистое – грязное и т. д.».

Андрей Россохин, психоаналитик:

«Образ крутого, уверенного в себе парня может скрывать неразрешенный внутренний конфликт с авторитарной отцовской фигурой. Сын считается «раздолбаем». Невозможность получить одобрение и почувствовать уважение отца, его власть над матерью могут рождать внутри человека очень сильную и запретную агрессию. Желание отобрать власть у отца и самому стать «хозяином жизни», в детстве блокированное страхом наказания со стороны могущественного отца, позднее могло реализоваться защитным образом: внутри себя я буду одновременно и сыном-раздолбаем, и крутым отцом. В этом случае вся агрессия, изначально направленная вовне, развора-чивается вовнутрь человека. Бессознательно он делает себе больно (тату), чтобы постоянно подтверждать и сомневаться в том, что он настоящий мужчина».

Ольга Вайнштейн, культуролог:

«Саша демонстрирует свои тату как знак принадлежности к сильной группе, как будто он прошел сакральный ритуал инициации. Это связано с обрядами перехода: я показываю свои раны, значит, я перешел на новый уровень развития. Его бесформенный балахон цвета крови можно интерпретировать и как жреческое одеяние, и как одеяние пациента, который только вышел из операционной, обретя стигматы, символы внутренней идентичности. Когда мы носим одежду на несколько размеров больше, это признак готовности к бою, так и Саша говорит себе и другим: я выгляжу большим и устрашающим».

Ольга Вайнштейн, культуролог:

«Визитка панка – диссонанс. Элементы костюма вырваны из привычного контекста и соединены воедино: рубашка «милитари» комбинируется с узкими стиляжными брюками, но при этом традиционной шотландской расцветки. Разные серьги в ушах, нарочитая асимметрия, на голове ирокез, а сзади локоны. Основное послание панка – сочетание несочетаемого. Это семиотическая партизанская война, желание непременно эпатировать обывателей. Нередко шоковый элемент в облике панка возникает за счет атрибутики фетишизма, что восходит к эстетике сексуального садомазохизма».

Андрей Россохин, психоаналитик:

«Выставленные напоказ агрессивность и воинственность здесь скорее маска, защищающая тонкую и очень ранимую душу человека, который уверен в том, что мир не любит и не принимает ни его самого, ни его чув-ства. Не желая умерщвлять себя, превращаясь в хорошего для матери, но мертвого внутри человека, он переворачивает ситуацию. Снаружи – мертвый, внутри – живой. Ключевой момент в одежде – нашивка, это изображение в негативе: нужно показать пугающий негатив, чтобы спрятать глубокую потребность в нежных отношениях и боль от их кажущейся невозможности. Страх этой боли не дает возможности получать и отдавать нежность и любовь, заставляя выпускать шипы и так защищать себя. Внутри при этом может быть ощущение пустоты, незаполненности – как дыра в собственном теле (ухе). Поддержание прически-ирокеза требует много времени и заботы. Это и есть та скрытая забота о себе, которую в такой причудливой форме осуществляет живое Я подростка, отчасти восполняя возможный недостаток раннего материнского ухода».

Андрей Россохин, психоаналитик:

«Современный вариант мечтательной и отрицающей сексуальные отношения тургеневской девушки, которую встреча с реальным миром людей и мужчин заставляет страдать. Инфантильные мечты о любви сталкиваются в ее душе с бурными, совершенно запретными сексуальными влече-ниями и страстями. Расщепление между любовью и сексуальностью, между детским и взрослым в ду-ше может выражаться через контраст розового и черного в одежде. Здесь розовое (детское) играет роль женского, а черное отражает страстное, опасное и вызывающее страдания сексуальное мужское».

Ольга Вайнштейн, культуролог:

«Эмо делают ставку на нарочитый инфантилизм облика – дети, которые не хотят взрослеть и развлекаются, пуская мыльные пузыри. Двойной цветовой код (черное и розовое) говорит: за угрожающей внешностью таится беззащитная душа, оазис девичьей сентиментальности в мире жесткого андеграунда. Эмо обыгрывают сочетание нежности и открытости темным энергиям, эрос и танатос. У Вероники пирсинг на губе – уязвление тела, несущее в себе элементы мазохизма, демонстративные раны должны вызвать импульсы жалости, опа-сения и интереса».